Неточные совпадения
Я подошел к окну и посмотрел
в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа
в правой руке пистолет; окровавленная
шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости
в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
Когда он явился
в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не заботился ни о пулях, ни о
шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого понтера.
Дамы на водах еще верят нападениям черкесов среди белого дня; вероятно, поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил
шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон
в этом геройском облачении. Высокий куст закрывал меня от них, но сквозь листья его я мог видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску; Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда я услышал конец их разговора...
Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел
в деле: он махает
шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза.
— Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня
в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или
шашку, что только пожелаешь, — а
шашка его настоящая гурда [Гурда — сорт стали, название лучших кавказских клинков.] приложи лезвием к руке, сама
в тело вопьется; а кольчуга — такая, как твоя, нипочем.
Я взошел
в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак!
В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив
в угол
шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
— А Бог его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных
в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает
шашкой, — штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю: — Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав
в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что.
— Давненько не брал я
в руки
шашек! — говорил Чичиков, подвигая тоже
шашку.
— Давненько не брал я
в руки
шашек! — говорил Чичиков, подвигая
шашку.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и
в то же время увидел почти перед самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась
в дамки; откуда она взялась, это один только Бог знал. — Нет, — сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три
шашки вдруг.
— Знаем мы вас, как вы плохо играете! — сказал Ноздрев, подвигая
шашку, да
в то же самое время подвинул обшлагом рукава и другую
шашку.
— Обнажаю, обнажаю, — пробормотал поручик, считая деньги. —
Шашку и Сашку, и Машку, да, да! И не иду, а — бегу. И — кричу. И размахиваю
шашкой. Главное: надобно размахивать, двигаться надо! Я, знаете, замечательные слова поймал
в окопе, солдат солдату эдак зверски крикнул: «Что ты, дурак, шевелишься, как живой?»
Государственная дума торжественно зачеркнула все свои разногласия с правительством, патриотически манифестируют студенты, из провинций на имя царя летят сотни телеграмм,
в них говорится о готовности к битве и уверенности
в победе, газетами сообщаются факты «свирепости тевтонов», литераторы
в прозе и
в стихах угрожают немцам гибелью и всюду хвалебно говорят о героизме донского казака Козьмы Крючкова, который изрубил
шашкой и пронзил пикой одиннадцать немецких кавалеристов.
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У двери
в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив
шашку между ног и сложив на эфесе очень красные кисти рук, дверь закупоривали двое неподвижных понятых.
В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
Он снова шагал
в мягком теплом сумраке и, вспомнив ночной кошмар, распределял пережитое между своими двойниками, — они как бы снова окружили его. Один из них наблюдал, как драгун старается ударить
шашкой Туробоева, но совершенно другой человек был любовником Никоновой; третий, совершенно не похожий на первых двух, внимательно и с удовольствием слушал речи историка Козлова. Было и еще много двойников, и все они,
в этот час, — одинаково чужие Климу Самгину. Их можно назвать насильниками.
Лицом к солдатам стоял офицер, спина его крест-накрест связана ремнями, размахивая синенькой полоской обнаженной
шашки, указывая ею
в сторону Зимнего дворца, он, казалось, собирался перепрыгнуть через солдат, другой офицер, чернобородый,
в белых перчатках, стоял лицом к Самгину, раскуривая папиросу, вспыхивали спички, освещая его глаза.
— Скажите, — спросил он, — идя
в атаку, вы обнажаете
шашку, как это изображают баталисты?
— Камень — дурак. И дерево — дурак. И всякое произрастание — ни к чему, если нет человека. А ежели до этого глупого материала коснутся наши руки, — имеем удобные для жилья дома, дороги, мосты и всякие вещи, машины и забавы, вроде
шашек или карт и музыкальных труб. Так-то. Я допрежде сектантом был, сютаевцем, а потом стал проникать
в настоящую философию о жизни и — проник насквозь, при помощи неизвестного человека.
Черноусый кавалерист запрокинулся назад, остановил лошадь на скаку, так, что она вздернула оскаленную морду
в небо, высоко поднял
шашку и заревел неестественным голосом, напомнив Самгину рыдающий рев кавказского осла, похожий на храп и визг поперечной пилы.
Потом он слепо шел правым берегом Мойки к Певческому мосту, видел, как на мост, забитый людями, ворвались пятеро драгун, как засверкали их
шашки, двое из пятерых, сорванные с лошадей, исчезли
в черном месиве, толстая лошадь вырвалась на правую сторону реки, люди стали швырять
в нее комьями снега, а она топталась на месте, встряхивая головой; с морды ее падала пена.
Слышал, как рыжий офицер, стоя лицом к солдатам, матерно ругался, грозя кулаком
в перчатке, тыкая
в животы концом
шашки, как он, повернувшись к ним спиной и шагнув вперед, воткнул
шашку в подростка и у того подломились руки.
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним ногам осколком доски рабочий; солдат круто, как
в цирке, повернул лошадь, наотмашь хлестнул
шашкой по лицу рабочего, тот покачнулся, заплакал кровью, успел еще раз ткнуть доской
в пах коня и свалился под ноги ему, а солдат снова замахал саблею на Туробоева.
Дела не было никакого, кроме того, чтобы
в прекрасно сшитом и вычищенном не самим, а другими людьми мундире,
в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с такими же людьми, и скакать, и махать
шашками, стрелять и учить этому других людей.
Вскипели храбрые войска!
Маневр… Другой… И победили!
Летят кто с
шашкой, кто с штыком,
В манеже лихо водворили
Кухарку с мерзлым судаком…
Часов около девяти утра, как всегда
в праздник, рабочие стояли кучками около ворот. Все было тихо. Вдруг около одиннадцати часов совершенно неожиданно вошел через парадную лестницу с Глинищевского переулка взвод городовых с обнаженными
шашками. Они быстро пробежали через бухгалтерию на черный ход и появились на дворе. Рабочие закричали...
В конце девяностых годов была какая-то политическая демонстрация, во время которой от дома генерал-губернатора расстреливали и разгоняли
шашками жандармы толпу студентов и рабочих. При появлении демонстрации все магазины, конечно, на запор.
Весь надзор теперь сводится к тому, что рядовой сидит
в камере, смотрит за тем, «чтобы не шумели», и жалуется начальству; на работах он, вооруженный револьвером, из которого, к счастью, не умеет стрелять, и
шашкою, которую трудно вытянуть из заржавленных ножен, стоит, смотрит безучастно на работы, курит и скучает.
Впереди плыла
в воздухе ограбленная крышка гроба со смятыми венками, и, качаясь с боку на бок, ехали верхом полицейские. Мать шла по тротуару, ей не было видно гроба
в густой, тесно окружившей его толпе, которая незаметно выросла и заполнила собой всю широту улицы. Сзади толпы тоже возвышались серые фигуры верховых, по бокам, держа руки на
шашках, шагала пешая полиция, и всюду мелькали знакомые матери острые глаза шпионов, внимательно щупавшие лица людей.
В воздухе бело и холодно мелькали обнаженные
шашки, взлетая над головами и быстро падая вниз.
В стене за решеткой открылась дверь, вышел солдат с обнаженной
шашкой на плече, за ним явились Павел, Андрей, Федя Мазин, оба Гусевы, Самойлов, Букин, Сомов и еще человек пять молодежи, незнакомой матери по именам.
В левой руке он нес
шашку, а правой размахивал
в воздухе.
По всем направлениям кладбища расходились люди, за ними, между могил, тяжело шагали полицейские, неуклюже путаясь
в полах шинелей, ругаясь и размахивая
шашками. Парень провожал их волчьим взглядом.
Он ткнул наотмашь эфесом
шашки в грудь голубоглазого мужика.
Его
шашка отчаянно билась о ребра лошади, а белая худая лошадь, вся усыпанная от старости гречкой и с бельмом на правом глазу, судорожно вертела коротким хвостом и издавала
в такт своему безобразному галопу резкие, отрывистые, как выстрелы, звуки.
Ему захотелось есть. Он встал, прицепил
шашку, накинул шинель на плечи и пошел
в собрание. Это было недалеко, всего шагов двести, и туда Ромашов всегда ходил не с улицы, а через черный ход, какими-то пустырями, огородами и перелазами.
Вид общего страха совсем опьянил его. Он с припадочной силой
в несколько ударов расщепил стол, потом яростно хватил
шашкой по зеркалу, и осколки от него сверкающим радужным дождем брызнули во все стороны. С другого стола он одним ударом сбил все стоявшие на нем бутылки и стаканы.
Придя к себе, Ромашов, как был,
в пальто, не сняв даже
шашки, лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя
в потолок. У него болела голова и ломило спину, а
в душе была такая пустота, точно там никогда не рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.
Бек-Агамалов резко со стуком вбросил
шашку в ножны.
Бек-Агамалов отошел на два шага от глиняного болвана, впился
в него острым, прицеливающимся взглядом и вдруг, блеснув
шашкой высоко
в воздухе, страшным, неуловимым для глаз движением, весь упав наперед, нанес быстрый удар. Ромашов слышал только, как пронзительно свистнул разрезанный воздух, и тотчас же верхняя половина чучела мягко и тяжело шлепнулась на землю. Плоскость отреза была гладка, точно отполированная.
Ромашов вытащил
шашку из ножен и сконфуженно поправил рукой очки. Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок. Фехтовать на эспадронах он не умел даже
в училище, а за полтора года службы и совсем забыл это искусство. Занеся высоко над головой оружие, он
в то же время инстинктивно выставил вперед левую руку.
— Так что же? При чем же здесь опять-таки
шашка? Не буду же я заниматься черной работой, сечь людям головы. Ро-ота, пли! — и дело
в шляпе…
— Он сделал несколько быстрых кругообразных движений кистью правой руки, и клинок
шашки превратился над его головой
в один сплошной сверкающий круг.
В одном маленьком городишке безусый пьяный корнет врубился с
шашкой в толпу евреев, у которых он предварительно «разнес пасхальную кучку».
Ромашов знал, что и сам он бледнеет с каждым мгновением.
В голове у него сделалось знакомое чувство невесомости, пустоты и свободы. Странная смесь ужаса и веселья подняла вдруг его душу кверху, точно легкую пьяную пену. Он увидел, что Бек-Агамалов, не сводя глаз с женщины, медленно поднимает над головой
шашку. И вдруг пламенный поток безумного восторга, ужаса, физического холода, смеха и отваги нахлынул на Ромашова. Бросаясь вперед, он еще успел расслышать, как Бек-Агамалов прохрипел яростно...
Где-то далеко впереди полка сверкнула
в воздухе и опустилась вниз
шашка. Это был сигнал для общей команды, и четверо батальонных командиров разом вскрикнули...
Ему нужно было отвести на чем-нибудь свою варварскую душу,
в которой
в обычное время тайно дремала старинная родовая кровожадность. Он, с глазами, налившимися кровью, оглянулся кругом и, вдруг выхватив из ножен
шашку, с бешенством ударил по дубовому кусту. Ветки и молодые листья полетели на скатерть, осыпав, как дождем, всех сидящих.
Но Бек-Агамалов, точно боясь испортить произведенный эффект, улыбаясь, вкладывал
шашку в ножны. Он тяжело дышал, и весь он
в эту минуту, с широко раскрытыми злобными глазами, с горбатым носом и с оскаленными зубами, был похож на какую-то хищную, злую и гордую птицу.
Бек-Агамалов нахмурил брови и, точно растерявшись, опустил вниз
шашку. Ромашов видел, как постепенно бледнело его лицо и как
в глазах его разгорался зловещий желтый блеск. И
в то же время он все ниже и ниже сгибал ноги, весь съеживался и вбирал
в себя шею, как зверь, готовый сделать прыжок.
В училище меня учили, как командовать солдатом, но совсем не показали, как с ним разговаривать. Ну, я понимаю — атака. Враг впереди и близко. «Ребята, вся Россия на нас смотрит, победим или умрем». Выхватываю
шашку из ножен, потрясаю ею
в воздухе. «За мной, богатыри. Урррраааа…»
Я надел свою шикарную черкеску с малиновым бешметом, Георгия, общеармейские поручичьи погоны и
шашку. Для устрашения подклеил усы, загнул их кольцом, надвинул на затылок папаху и пошел
в буфет, откуда далеко доносился шум.